Роза и Крест (СИ) - Пахомова Элеонора (книги онлайн полные версии бесплатно txt) 📗
Вот и сейчас ей пришла в голову мысль подарить Императору его глаза. Потому что он — Император. К тому же на картине должно быть слишком много багряно-красного и оранжевого, почему бы не оттенить это огненное буйство бирюзой? Обилие красного на картине с Императором — не ее прихоть, заказчика. Точнее, заказчик просил, чтобы картины в точности повторяли фигуры Старшего Аркана Таро. Колоду он передал ей вместе с инструкциями.
Карту Императора она пока отложила в сторону, встала со стула, прошлась по комнате, присела на подоконник спиной к окну. Зеркальная гладь стекла отразила острые позвонки на тонкой длинной шее и худенькое плечо, оголенное широкой горловиной белой туники. Она взъерошила на затылке коротко стриженные черные волосы, свела лопатки, откинула назад голову, потянулась — и снова исчезла в глубине комнаты.
Усевшись на диван, она опять взялась за изучение фигур. Первым в ряду из четырех карт, которые наугад были взяты из колоды, лежал Иерофант, затем Смерть, Повешенный и Верховная Жрица. Она не знала, с какой именно фигуры приступить к выполнению необычного заказа, и решила доверить дело случаю, не глядя достав несколько карт. Случай указала на Иерофанта.
За день до этого в галерее она услышала бесцветный голос, назвавший ее по имени. «Фрида?» — прошелестело за спиной. Она обернулась не сразу, настолько невыразительным был этот шелест, словно шорох бумаги, от которой в галерее время от времени освобождали картины. «Фрида», — прошелестело снова уже более явственно, и она повернула на звук тонкий профиль.
За спиной стоял мужчина. Ухоженный, элегантный, пожалуй, даже щеголеватый для своих лет. Однако определить его возраст с какой-либо точностью было довольно сложно. Его лицо, такое же невыразительное, как и голос, могло принадлежать человеку лет от 50 и до бесконечности. Хотя нет, про бесконечность Фрида, пожалуй, загнула, но предложить, что ему 65, 70, 75, она могла с легкостью. Может, потому, что кожа его напоминала ей древний пергамент, тонкий, охристо-бежевый, пожухший за давностью лет и оттого покрытый тонкой паутиной морщинок и глубокими изломами. Такой пергамент мог быть извлечен из древней гробницы египетского фараона и оказаться таким же старым, как мир.
«Фрида», — произнес он в третий раз, и его голос, наконец, обрел несколько ярких нот. Это окончательно развеяло некую иллюзорность образа, вывело ее из задумчивости. Теперь она повернулась к нему всем телом, протянула бледную руку.
— Добрый день. Меня зовут Давид, отчество необязательно. Рад знакомству с вами, Фрида.
— Добрый день. Чем обязана?
Фрида была не самым приятным в общении человеком, такой же резкой, как линии ее угловатого тела, такой же холодной, как черные пещеры ее глаз. Все эти светские расшаркивания и так называемые хорошие манеры вызывали в ней чувство глубокого отвращения, почти такое же, как мазня, которую штампуют горе-художники, чтобы впарить непритязательным гостям столицы или просто людям с полным отсутствием вкуса. Приторные улыбочки, беседы о погоде, о том, где в Москве лучше всего готовят фуа-гра, или как чудесно вписалось кресло Филиппа Старка в интерьер чьей-то гостиной, были такими же фальшивыми, как неоново-лазурные небеса, безмятежные моря, игрушечные кораблики на холстах, выставленных в ряд на Старом Арбате. Фрида не терпела фальши ни в искусстве, ни в жизни, ибо фальшь не имела ни ценности, ни смысла. Истинное и ложное, по ее внутреннему ощущению, обладали свойством притягивать к себе одноименные заряды, вопреки всем законам физики. Фальшь не льнула к Фриде, потому что она во всем искала истину. Истинную красоту, истинное искусство, истинную любовь…
Неудивительно, что она так и не стала завсегдатаем гламурных мероприятий и модных суаре, хотя прочно занимала свое место среди тех, кого в столице называли художественной богемой. Обилием приятелей и друзей она также похвастаться не могла, да и не испытывала в них особой нужды. Ей достаточно было Макса и путешествий по собственным мирам, которые проступали в мире реальном на ее полотнах.
Одно из таких полотен сейчас висело у нее за спиной. Она рассматривала его до появления незнакомца — на нем Макса было больше, чем в других ее работах. Фрида скучала — ее тянуло к картине. Она даже жалела, что вывесила полотно в галерее.
Большинство ее картин были выполнены в жанре абстракционизма, потому до конца могли быть понятны только ей. Гадать, что передано в той или иной ее работе, созерцатели могли сколько угодно, но Фрида вкладывала в свои полотна определенный смысл. Под ее взглядом геометрические фигуры, линии и красочные разводы на картинах словно оживали, складывались в замысловатый пазл, на котором она явственно видела свой замысел.
Незнакомец, кажется, даже не посмотрел на полотно. Он внимательно вглядывался в глаза Фриды, словно мог увидеть в них больше образов и картин, чем в самой галере. Теперь и у нее появилась возможность разглядеть его внимательней. Невысокого мужчину отличала идеальная осанка, вероятно, благодаря этому предположения о том, сколько ему может быть лет, не заходили дальше цифры 75. Он стоял прямо, ровно, судя по всему, не сильно этим утруждаясь. Тонкий, статный, он держался естественно и легко. Трость в его руках, скорей всего, служила лишь декоративным атрибутом и никакой практической ценности не имела. Дорогой костюм цвета горького шоколада, скроенный точно по фигуре, шейный платок из шелка особой выделки, на котором удачно сочетались в причудливых линиях холодный бледно-голубой и теплый насыщенно-бежевый. Булавка в платке имела замысловатую форму: две змеи обвивали жезл, на конце которого сверкал камень, а по краям от него располагались серебристые крылья. Если бы камень не был таким крупным, Фрида приняла бы его за бриллиант. Камень неудачно отенял его глаза, на его фоне они казались тусклыми. Голубизна в них выцвела, словно рисунок, забытый под солнцем на много лет, цвет их стал блеклым. Фриде на мгновенье захотелось взять в руки кисть — оживить утраченную яркость радужки.
— Я хотел бы заказать у вас ряд картин, — сказал он.
— Вы любитель абстрактного искусства?
— Не совсем так. Я хотел бы заказать вам не абстрактные картины, а вполне конкретные.
— Тогда почему вы обратились именно ко мне?
— Потому что вы — Фрида. И потому что вы очень талантливы, у меня нет в этом никаких сомнений.
Фрида улыбнулась, но в улыбке читалась досада. Ей стало скучно.
— Вы, вероятно, страстный поклонник Фриды Кало?
Ох, уж эта Кало! Сравнения со знаменитой мексиканкой порядком поднадоели Фриде за ее 32-летнюю жизнь. Точнее, за последние 23 года, с тех пор, как она переступила порог художественной школы.
Незнакомец рассмеялся, слегка запрокинув голову и склонив ее на бок, не отрывая от Фриды взгляда. Смех его оказался глухим, гортанным, тихим.
— Нет, я поклонник другой Фриды, хотя в картинах Кало есть свой шарм. Тем не менее мне нужны именно вы. Я долго искал вас. И не зря. У меня такое чувство, что мы знакомы тысячу лет.
— Вряд ли, я несколько моложе, чем вам показалось, — Фрида не удержалась от колкости в ответ на банальную лесть, но все же смягчила ее едва заметной улыбкой. — Если вы так хорошо меня знаете, скажите, что вы видите на этой картине?
Она указала на свою работу, висящую за спиной. Он взглянул на пестрое полотно лишь мельком и ответил незамедлительно:
— Я вижу вашу боль. Эта боль — часть вас, неотъемлемая и большая, которую вы любите сильнее, чем саму себя. Вам кажется, что именно в этой части вашего естества заключено совершенство.
— В чем суть вашего заказа? — она задала вопрос поспешно и сухо. Ей не понравилось, как отозвался в ней ответ незнакомца, словно камень упал в спокойное озеро и по воде разошлись круги. Пускать первого встречного в святая святых, туда, где безраздельно властвует Макс, — в свой внутренний мир, ей совсем не хотелось. Она уже жалела, что задала вопрос о картине.
— Я думаю, детали моего заказа лучше обсудить в тихом уютном месте, например за чашечкой кофе. Вы не против, если я приглашу вас в ресторан?
